1,711 Quotes by Victor Hugo

Наполеон привык глядеть войне прямо в глаза. Он никогда не занимался сложением, цифра за цифрой, прискорбных подробностей; цифры слагаемых были ему безразличны, лишь бы они составили нужную ему сумму – победу. Пусть неудачным оказалось начало, это его нисколько не тревожило, ибо он мнил себя господином и владыкой исхода битвы; он умел, не теряя веры в свои силы, выжидать и стоял перед судьбой, как равный перед равным. «Ты не посмеешь!» – казалось, говорил он року.

L'Arabie a le haschich, la Chine a l'opium. Aujourd’hui, dans l'Occident, on livre son âme au tabac, ce sombre endormeur de la civilisation d'Europe. Le narcotique est l'auxiliaire du despotisme. Le tyran s'efface dans le songe. Les chimères estompent les monstres. Chose triste quand l'homme en vient à se contenter de la liberté de la fumée ! Cette consolation-là est une diminution. Il serait temps de s'en garantir. Quoi qu'il en soit, l'homme rêve.

In basso serpeggiava lo spavento che può colorarsi di nobiltà e la paura, che si ammanta di viltà. La grigia massa degli anonimi, vibrava di passione, di eroismi, di sacrifici, di rabbia. I bassifondi dell'assemblea erano chiamati «la Pianura». Vi affioravano gli uomini preda del dubbio, dell'esitazione, gli uomini che indietreggiano, che rimandano, che spiano, timorosi l'uno dell'altro. La Montagna costituiva la folla anonima. Questa si riassumeva e si personificava in Sieyès.

Ninety-three" was the war of Europe against France, and of France against Paris. And what was the Revolution? It was the victory of France over Europe, and of Paris over France. Hence the immensity of that terrible moment?, '93, greater than all the rest of the century

A tempest ceases, a cyclone passes over, a wind dies down, a broken mast can be replaced, a leak can be stopped, a fire extinguished, but what will become of this enormous brute of bronze?

Misao je rad uma, maštanje je njegovo uživanje. Kad misao zamijenite maštanjem, onda uzmete mjesto hrane otrov.

Duša se najbolje posmatra zatvorenih očiju.

In the moment when the eyes of the two men met, Javert, without having moved or made the least gesture, became hideous. No human emotion can wear an aspect so terrible as that of jubilation. He had the face of a fiend who has found the victim he thought he had lost.

This barricade is made neither of paving stones, nor of timbers, nor of iron; it is made of two mounds, a mound of ideas and a mound of sorrows. Here misery encounters the ideal. Here the day embraces the night, and says: I will die with you and you will be born again with me.